Неточные совпадения
А
ближе, над крестьянами,
Из небольших, разорванных,
Веселых облачков
Смеется
солнце красное,
Как девка из снопов.
Утро было прекрасное: опрятные, веселые дома с садиками, вид краснолицых, красноруких, налитых пивом, весело работающих немецких служанок и яркое
солнце веселили сердце; но чем
ближе они подходили к водам, тем чаще встречались больные, и вид их казался еще плачевнее среди обычных условий благоустроенной немецкой жизни.
Белые, причудливых форм тучки с утра показались на горизонте; потом все
ближе и
ближе стал сгонять их маленький ветерок, так что изредка они закрывали
солнце.
«Что, кумушка, ты так грустна?»
Ей с ветки ласково Голубка ворковала:
«Или о том, что миновала
У нас весна
И с ней любовь, спустилось
солнце ниже,
И что к зиме мы стали
ближе?» —
«Как, бедной, мне не горевать?»
Кукушка говорит: «Будь ты сама судьёю:
Любила счастливо я нынешней весною,
И, наконец, я стала мать...
Оранжевое пятно на ширме напоминало о вечернем
солнце, которое упрямо не хочет спрятаться в облаках. Время как будто остановилось в недоумении, нерешительном и
близком скуке.
…Вот клубится
Пыль. Все
ближе… Стук шагов,
Мерный звон цепей железных,
Скрип телег и лязг штыков.
Ближе. Громче. Вот на
солнцеБлещут ружья. То конвой;
Дальше длинные шеренги
Серых сукон. Недруг злой,
Враг и свой, чужой и
близкий.
Все понуро в ряд бредут,
Всех свела одна недоля,
Всех сковал железный прут…
— Не мешайте мне, Александра Ивановна, — отчеканила ей генеральша, — я тоже хочу знать. Садитесь вот тут, князь, вот на этом кресле, напротив, нет, сюда, к
солнцу, к свету
ближе подвиньтесь, чтоб я могла видеть. Ну, какой там игумен?
Какой легкий воздух, какой чудесный запах разносился от
близкого леса и скошенной еще рано утром травы, изобиловавшей множеством душистых цветов, которые от знойного
солнца уже начали вянуть и издавать особенный приятный ароматический запах!
В глазах у меня — рябь, тысячи синусоид, письмо прыгает. Я подхожу
ближе к свету, к стене. Там потухает
солнце, и оттуда — на меня, на пол, на мои руки, на письмо все гуще темно-розовый, печальный пепел.
На углу, в полупустом гараже мы взяли аэро, I опять, как тогда, села за руль, подвинула стартер на «вперед», мы оторвались от земли, поплыли. И следом за нами все: розово-золотой туман;
солнце, тончайше-лезвийный профиль врача, вдруг такой любимый и
близкий. Раньше — все вокруг
солнца; теперь я знал, все вокруг меня — медленно, блаженно, с зажмуренными глазами…
Я допускаю, что это только заря, но в то же время верю, что она предвещает
близкий восход
солнца.
Романы рисовали Генриха IV добрым человеком,
близким своему народу; ясный, как
солнце, он внушал мне убеждение, что Франция — прекраснейшая страна всей земли, страна рыцарей, одинаково благородных в мантии короля и одежде крестьянина: Анис Питу такой же рыцарь, как и д’Артаньян. Когда Генриха убили, я угрюмо заплакал и заскрипел зубами от ненависти к Равальяку. Этот король почти всегда являлся главным героем моих рассказов кочегару, и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию и «Хенрика».
Наступили холода, небо окуталось могучим слоем туч; непроницаемые, влажные, они скрыли луну, звёзды, погасили багровые закаты осеннего
солнца. Ветер, летая над городом, качал деревья, выл в трубах, грозя
близкими метелями, рвал звуки и то приносил обрывок слова, то чей-то неконченный крик.
В летние жаркие и красные дни, как скоро сядет
солнце, караси начинают ходить около берегов; в это время и удочки надобно закидывать как можно
ближе к берегу.
Идет — по деревьям шагает,
Трещит по замерзлой воде,
И яркое
солнце играет
В косматой его бороде.
Дорога везде чародею,
Чу!
ближе подходит, седой.
И вдруг очутился над нею,
Над самой ее головой!
Она подходит
ближе и смотрит на царя с трепетом и с восхищением. Невыразимо прекрасно ее смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы, в которые она воткнула два цветка алого мака, упругими бесчисленными кудрями покрывают ее плечи, и разбегаются по спине, и пламенеют, пронзенные лучами
солнца, как золотой пурпур. Самодельное ожерелье из каких-то красных сухих ягод трогательно и невинно обвивает в два раза ее темную, высокую, тонкую шею.
— Неужели ты думаешь, что я поверю этому? Лицо твое не огрубело от ветра и не обожжено
солнцем, и руки твои белы. На тебе дорогой хитон, и одна застежка на нем стоит годовой платы, которую братья мои вносят за наш виноградник Адонираму, царскому сборщику. Ты пришел оттуда, из-за стены… Ты, верно, один из людей,
близких к царю? Мне кажется, что я видела тебя однажды в день великого празднества, мне даже помнится — я бежала за твоей колесницей.
К вечеру острова подошли еще
ближе к пристани, потому что тут вода была глубока; но когда село
солнце и ветерок потянул от запада, острова как-то столпились и потом начали медленно отплывать: поутру они были уже на другом конце озера.
Изобретательный от природы, он с честью вышел из затруднительного положения, как только «Фитиль на порохе» бросил якорь у берегов пролива. Каждый полдень, сидя на раскаленном песке дюн, подогреваемый изнутри крепчайшим, как стальной трос, ромом, а снаружи — песком и
солнцем, кипятившим мозг наподобие боба в масле нагретыми спиртными парами, Пэд приходил в неистовое, возбужденное состояние,
близкое к опьянению.
Ольга пошла в церковь и взяла с собою Марью. Когда они спускались по тропинке к лугу, обеим было весело. Ольге нравилось раздолье, а Марья чувствовала в невестке
близкого, родного человека. Восходило
солнце. Низко над лугом носился сонный ястреб, река была пасмурна, бродил туман кое-где, но по ту сторону на горе уже протянулась полоса света, церковь сияла, и в господском саду неистово кричали грачи.
Теперь стало светло — гораздо светлее, чем при начале ночи. Это происходило, конечно, оттого, что они были гораздо
ближе к звездам. Звезды, величиною каждая с яблоко, так и сверкали, а луна, точно дно большой золотой бочки, сияла, как
солнце, освещая равнину от края и до края.
Мальва, закрыв глаза, лежала у него на коленях и молчала. Грубоватое, но доброе, коричневое от
солнца и ветра лицо Василия наклонилось над ней, его большая выцветшая борода щекотала ее шею. Женщина не двигалась, только грудь ее вздымалась высоко и ровно. Глаза Василия то блуждали в море, то останавливались на этой груди,
близкой к нему. Он стал целовать ее в губы, не торопясь, чмокая так громко, точно горячую и жирно намасленную кашу ел.
Дав отдохнуть полчаса, майор Ф. повел нас далее. Чем
ближе мы подходили к Попкиою, тем становилось труднее и труднее.
Солнце пекло с какою-то яростью, будто торопилось допечь нас, пока мы еще не пришли на место и не спрятались от жары в палатки. Некоторые не выдержали этой ярости: едва бредя с опущенною головою, я чуть не споткнулся об упавшего офицера. Он лежал красный, как кумач, и судорожна, тяжело дышал. Его положили в лазаретную фуру.
Смотри, всё
ближе с двух сторон
Нас обнимает лес дремучий;
Глубоким мраком полон он,
Как будто набежали тучи,
Иль меж деревьев вековых
Нас ночь безвременно застигла,
Лишь
солнце сыплет через них
Местами огненные иглы.
Когда в солнечное утро летом пойдешь в лес, то на полях, в траве видны алмазы. Все алмазы эти блестят и переливаются на
солнце разными цветами — и желтым, и красным, и синим. Когда подойдешь
ближе и разглядишь, что это такое, то увидишь, что это капли росы собрались в треугольных листах травы и блестят на
солнце.
Остров все
ближе и
ближе — роскошный, весь словно повитый зеленью, с высокими, голыми маковками блиставших на
солнце гор, точно прелестный сад, поднявшийся из океана. Переливы ярких цветов неба, моря и зелени ласкают глаз. Ашанину казалось, что он видит что-то сказочное, волшебное.
И офицеров, и еще более матросов тянуло домой, туда, на далекий Север, где и холодно и неприветно, уныло и непривольно, где нет ни ослепительно жгучего южного
солнца, ни высокого бирюзового неба, ни волшебной тропической растительности, ни диковинных плодов, но где все — и хмурая природа, и люди, и даже чернота покосившихся изб, с их убожеством — кровное,
близкое, неразрывно связывающее с раннего детства с родиной, языком, привычками, воспитанием, и где, кроме того, живут и особенно милые и любимые люди.
Крутой поворот корвета вправо — и громадный город засверкал на
солнце среди зелени садов и парков, в глубине бухты, с лесом мачт. Чем
ближе подходил корвет, тем яснее вырисовывались красивые здания, раскинувшиеся по холмам, над которыми вдали возвышались пики гор.
Солнце взошло, и хотя на небе не было ни единого облачка, но цвет его был странный, белесоватый в зените и серый
ближе к горизонту.
Из теплого гнезда, от
близких и любимых,
От мирной праздности, от
солнца и цветов
Зову тебя для жертв и мук невыносимых
В ряды озлобленных, истерзанных бойцов.
Огромное,
близкое, страшное
солнце на каждом стволе ружья, на каждой металлической бляхе зажгло тысячи маленьких ослепительных
солнц, и они отовсюду, с боков и снизу забирались в глаза, огненно-белые, острые, как концы добела раскаленных штыков.
Сияло
солнце, сверкал снег. Солдаты инстинктивно жались
ближе к повозкам. Проводник в меховом треухе молча шагал впереди обоза, опираясь на длинную палку и все смеясь чему-то своими наглыми, выпуклыми глазами.
— А к
солнцу ближе — теплее!.. Он наше солнышко.
Что за день был! Мне кажется, никогда в жизни мне так хорошо не было. Снег,
солнце, запушенные инеем ели. Ребята такие
близкие и родные. И веселье, веселье. Толкали друг друга в снег, топили в сугробах. Вылезая, фыркали и отряхивались, как собачата, брошенные в воду.
Раннее, яркое, уже с живительной теплотой
близкой весны февральское
солнце осветило запустелый Новгород.
Меркурий — самая
близкая к
Солнцу планета.].
Да и ныне еще наши господа надмеру себя берегут и немногим
ближе становятся от крепости, как наш обоз; но я намерен сию их Сатурнусову дальность в Меркуриев круг подвинуть [Сатурнусова дальность (Сатурн) — одна из наиболее удаленных от
Солнца планет.
Ты же, заботливый друг погребенных без славы, простую
Повесть об них рассказавший, быть может кто-нибудь, сердцем
Близкий тебе, одинокой мечтою сюда приведенный,
Знать пожелает о том, что случилось с тобой, и, быть может,
Вот что расскажет ему о тебе старожил поседелый:
«Часто видали его мы, как он на рассвете поспешным
Шагом, росу отряхая с травы, всходил на пригорок
Встретить
солнце; там, на мшистом, изгибистом корне
Старого вяза, к земле приклонившего ветви, лежал он
В полдень и слушал, как ближний ручей журчит, извиваясь...
— Понимаешь! Слепого от рождения. Никогда не видел
солнца, ни лиц друзей и
близких. Явился в жизнь — и тьма объяла его. Бедный человек! Слепой человек!
Ей чудятся тогда широкие спины, залитые
солнцем, босые ноги, твердо стоящие среди поломанных кочанов капусты, и равномерные взмахи чего-то белого, яркого, на дне которого округло перекатывается легонькое тельце, страшно
близкое, страшно далекое и навеки чужое.
Всё
ближе и
ближе подвигалось это
солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос — этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос.
— Старое гнездо — печальное гнездо, старик не умел свить его, — он попал в клетку, в клетке вывел детей, и выпустили его тогда, как уж крылья его плохо носить стали. Нет, орлятам надо свить себе гнездо выше, счастливее,
ближе к
солнцу; затем они его дети, чтоб пример послужил им; а старый, пока не ослепнет, будет глядеть, а ослепнет, будет слушать… Налей рому, еще, еще… довольно.
Подхожу
ближе и невольно смеюсь: все до одного рыжие, с рыжими бородами, действительно, точно
солнцем освещены.